|
ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЕ
ОЗНАЧАЕМОЕ — фундаментальный термин постмодернистской текстологии, фиксирующий
в своем содержании якобы стоящий за текстом внетекстуальный референт как онтологический
гарант определенности текстовой семантики. Понятие «Т.О.» введено Дерридой
в контексте мета-диалога постмодернизма с классической философской традицией.
Как известно, в рамках последней Кант переосмыслил схоластические термины
«трансцендентное» и «трансцендентальное»: к сфере трансцендентального начали
относиться принципиально внеопытные основания познания трансцендентного как
превосходящего (от лат. transcendens — преступающий) предел данного в опыте
(ср. «трансцендентальное сознание» как сознание, очищенное от содержания опыта
в феноменологии Гуссерля.) Т.О. выступает одним из центральных понятий в категориальной
системе деконструктивизма (см. Деконструкция). В контексте постмодернистской
критики референциальной концепции знака (см. Пустой знак) и программной презумпции
плюрализма дискурсивных практик (см. Закат метанарраций) в культуре постмодерна
становится возможной принципиально новая стратегия по отношению к тексту.
Постмодернистская презумпция отказа от референции дезавуирует якобы изоморфную
адекватность текстовой семантики дескрибируемому событию, ее фундаментальную
отнесенность к бытию или выраженность бытия в ней. Поскольку в постмодернистской
системе отсчета человек не существует вне текста (см. Симуляция), постольку
невозможна интерпретация текста в классическом ее понимании: как взгляд извне.
Сознание может лишь «центрировать» текст, организовав его вокруг тех или иных
внутритекстовых семантических узлов. Возможность такой «центрации» должна
быть предварена «деструкцией» текста, восприятием его в контексте «метафизики
отсутствия» референта: самотождественность и семантическое единство текста
не гарантируются якобы выраженным в нем внетекстовым содержанием, — текст
принципиально гетерогенен (ср. с моделируемым в номадологическом проекте постмодернизма
способом организации ризоморфных сред — см. Номадология, Ризома) и может быть
охарактеризован посредством «метафизики отсутствия» единства своих оснований.
Деконструкция текста как его реконструкция (центрация) после деструкции выявляет
отсутствие внутри него «полноты смысла», наличие множества возможных полюсов
его семантической центрации (см. Ацентризм) и многочисленных «прививок», т.е.
следов многочисленных его взаимодействий с другими текстами (см. Интертекстуальность).
Текстовая семантика оказывается как не автохтонной, так и не автономной, будучи
реально продуктом привнесения субъектом в текст культурно ангажированных (и
в этом отношении никак не имманентных тексту) смыслов (см. Означивание). Деконструкция
предполагает, таким образом, разрушение его логоцентристской (см. Логоцентризм)
псевдоцелостности, якобы продиктованной внетекстовым (как парафразы классической
традиции — «онтологическим» или «трансцендентным») означаемым. Как пишет Деррида,
«с момента, когда мы ставим под сомнение саму возможность... означаемого и
признаем, что всякое означаемое есть также нечто, стоящее в положении означающего,
различение между означаемым и означающим — самый знак — становится проблематичным
в корне». В данной системе отсчета трансцензус от текстовой семантики (в той
или иной версии означивания) к «содержанию высказывания» как онтологически
артикулированному референту представленного в тексте семиотического ряда оказывается
столь же неправомерным, как и попытка онтологизации десигната понятия в качестве
денотата. Внетекстовой гарант значения, наличие которого имплицитно и бездоказательно
предполагалось в рамках референциальной концепции знака, в системе отсчета
постмодернистской текстологии оказывается не более чем иллюзией, априорно
и фактически произвольно примысленным референтом (именно «Т.О.») — Естественно,
в этих условиях очевидной оказывается отмеченная Р.Бартом необходимость «на
место реальности (или референта), этой .мистифицированной идеи, ...поставить
речевой акт как таковой». На основании отказа от идеи «Т.О.» конституируется
признание постмодернизмом тотальности языка — понимание языковой реальности
как исчерпывающе самодостаточной, т.е. не нуждающейся ни в каком внеязыковом
гаранте. По формулировке Р.Барта, «язык — это область, которой ничто не вне-положено».
Аналогично у Деррида: «абсолютное наличие» есть «то, что мы прочли в тексте»,
и, собственно, «ничто не существует вне текста». По оценке И.Хассана, именно
игровой хаос (или хаотическая игра) означающих, данность порядка для которых
утрачена вместе с идеей референции (см. Постмодернистская чувствительность),
фундирует собою модель постмодернистского видения реальности. Слово становится
для постмодернизма тем единственным механизмом (и — единовременно — материалом),
который необходим для конституирования (= конструирования) реальности. Эта
установка может быть зафиксирована как на сугубо концептуальном уровне постмодернизма
(по формулировке Деррида, «система категорий — это система способов конструирования
бытия»), так и на уровне художественной практики постмодернистского искусства
(эпиграф к классическому постмодернистскому произведению — книге Р.Федермана
«Прими или брось: раздутая подержанная история для чтения вслух стоя или сидя»
— гласит: «Все персонажи и места действия в этой книге реальны: они сделаны
из слов»). Таким образом, мир, увиденный сквозь призму постмодернистских презумпций,
фундированных радикальным отказом от идеи «Т.О.», предстает, по словам Р.Барта,
как «мир, перенасыщенный означающими, но так и не получающий окончательного
означаемого». В русле общего критического отношения постмодернизма к любым
попыткам создания онтологии социальная концепция постмодернизма (Бодрийяр,
Дж.Ваттимо, Р.Виллиамс и др.) практически постулирует несостоятельность самого
концепта «общество» как претендующего на фиксацию внеположенного дискурсивным
практикам социологии «Т.О.» социологических текстов. История культуры постмодерна
артикулируется как история языка. Таким образом, постмодернистская философия
основана на финальном отказе признавать за текстом (и за всем миром как текстом)
какую-либо «тайну», то есть «окончательный смысл». Это заставляет постмодернизм
в целом переосмыслить феномен истины в игровом ключе (идея «игр истины»):
«что заставляет нас полагать, что истина существует? Назовем философией ту
форму мысли, которая пытается не столько распознать, где истина, а где ложь,
сколько постичь, что заставляет нас считать, будто истина и ложь существуют
и могут существовать» (Фуко).
М.А. Можейко
|
